Четвертая глава «О заблуждениях и истине» Луи Клода де Сен-Мартена
<<<НАЗАД |ОГЛАВЛЕHИЕ «О ЗАБЛУЖДЕНИЯХ И ИСТИНЕ» ЛУИ КЛОДА ДЕ СЕН-МАРТЕНА | ДАЛЕЕ>>>
О заблуждениях и истине,
или
Воззвание человеческого рода ко всеобщему началу знания.
Луи Клода де Сен-Мартена
Глава IV
Некоторые люди, всопитанные в невежестве и лености, достигнув зрелого возраста, вознамерились осмотреть пространное Царство; но как были побуждаемы к тому суетным токмо любопытством, то мало старались узнать истинные средства, которыми управляема была сия страна. Они не имели ни столько отважности, ниже доверенности, чтобы получить доступ к Вельможам, которые могли бы им открыть тайные пружины правления; и так довольствовались тем, что скитались из города в город и смотрели без всякого внимания на публичные места, где, видя толпящиеся сходбищи народа, который казался быть оставлен собственной воле, не подумали ни мало о порядке и мудрости законов, тайно охраняющих покой и благоденствие жителей; они возомнили, что все граждане равно праздны, и живут в совершенной независимости.
В самом деле, все видимое ими не являло не просвещенному их разуму ни правил, ни Закона. Таким образом, следуя убеждению токмо своих глаз, не могли они познать, что люди, имеющие высший сан и власть, Правили сим народом, который, казалось им, шатался беспорядочно: они уверили себя, что в земле сей нет ни Законов, ни начальника, или ежели оный и есть, но не имеет ни силы, ни действия.
Прельстяся такою независимостию и не предусмотря худого следствия своих действий, почли себя самовольными и неподверженными никакому закону и вздумали, что могут свободно вдаться своим прихотям; но скоро учинились жертвами своего заблуждения и неосторожных Умствований; ибо не дремлющие Правители Государства, увидав о их беспорядках, лишили их Свободы и столь крепко заключили во узы, что они, томяся в глубоком мраке, не могли и знать, возвращен ли им будет когда свет.
Таков точно был поступок и участь тех, которые дерзнули сами собою судить о Человеке и Натуре: занимаясь всегда бесполезными и суетными учениями, заключили чрез навык свое зрение в тесные пределы, и не могши обозреть всей обширности предлежащего им пути, остановились при наружностях вещей, и не стараясь проникать далее, не узнали, или отвергли все то, чего не могли усмотреть. В телах узрели они токмо обложение их и преобразили оные в Начала. В Законах сих тел увидели два токмо действия, или две причины нижние, и тотчас отвергли Причину высшую, действительную и разумную, коей дела смешали с делами двух прочих причин.
Потом, обнадеясь на свои заключения, сделали из всего Существо вещественное условное, к которому безумно примеряли все Существа Натуры, совсем обезображенной ими; и по сему-то недостаточному образцу отважились начертать Человека.
Да и подлинно нельзя ожидать, чтоб они не сделали тех же ошибок в рассуждении его, какие сделаны были прежде в рассуждении всей Натуры. Не только не лучше в его теле, как и в прочих Существах телесных, различили они Начало от вместилища его, или наружной одежды, и не лучше познали и исследовали течение его и Законы; но еще превратно смешали сие телесное вместилище человека с его Существом разумным и мыслящим, так как смешали они Начало врожденное во всех телах с Причиною действительною и разумною, которая управляет телами.
Таким образом, не распознав сперва Причины высшей от способностей, врожденных в Существе телесном, а потом смешав способности двух разных Существ, составляющих нынешнего человека, не возможно было им признать в них действие сей самой Причины действительной и разумной, которая, сообщая Натуре все силы, подает купно и человеку чрез его разумение все понятия о потерянном им благе. При всем их невежестве не только отважились они дерзновенно определять Естество и Натуру человека, но еще вздумали толковать все усматриваемые в нем несогласия и положить основание делам его.
Опасность заблуждений о Человеке
Когда человек ложно умствует о стихийной Натуре, заблуждения его, Как мы видели, неважные имеют следствия: ибо поелику мнения его не могут иметь влияния во всегдашнее течение Существ, то непременяемые Законы их не престают исполняться с одинакою точностию, хотя человек не познал и обезобразил Начало оных. Но не таковы ошибки, относительные к нему самому: они конечно будет ему всегда пагубны; ибо как он есть сам блюститель своего Закона, то при всяком своем проступке, или забвении оного действует против себя самого и к явному своему предосуждению; словом, если справедливо сие, что он тогда и бывает счастлив, когда знает и исполняет Законы своего Начала; то злоключения его и страдания суть явный знак его Заблуждений и проступков, от сего воспоследовавших.
Посмотрим же, что может произойти от сего Существа так обезображенного; может ли оно стоять без главного своего подкрепления?
Не трудно угадать нам следствия сего рассмотрения, ежели приведем на память сказанное нами о том состоянии, в которое должна б была прийти Натура, когда бы предана была страдательному действию двух нижних Существ, необходимо потребных для всякого воспроизведения телесного. Известно, что сии два Существа, будучи страдательными, Никогда не могут сами собою ничего произвести, ежели Причина действительная и разумная не даст им власти и силы привести в действо то, что находится в них.
Но если бы можно было предположить в сих нижних действователях волю, оставя однако их в прежнем бессилии: то явствует, что когда вознамерятся они произвести в действо сию волю без помощи Причины действительной, от которой необходимо зависят, то дела их будут безобразны и окажут в себе весьма явный беспорядок.
Теперь то, чего не можем сказать о сих нижних действователях, лишенных воли, приложим к человеку, одаренному оною, и потщимся еще лучше открыть вредные плоды его заблуждений, которые намерены мы опровергать.
Человек ныне состоит из двух Существ: из одного чувственного, а другого разумного. Мы дали уразуметь, что в происхождении своем не подвержен он был сему составлению, и что, пользуяся преимуществами простого Существа, имел в себе все и ни в чем не имел нужды для своего содержания; понеже все содержалось в драгоценных дарах, полученных им от своего Начала.
Показали мы потом, с какими строгими и непременными условиями Правосудие сопрягло восстановление человека, учинившегося преступником чрез неправедное употребление своей воли. Видели мы, говорю, сколь страшным и сколь многочисленным претконвениям подвержено обитание его в области чувственной, которая столь противна истинному естеству его. А притом признали мы и то, что тело, коим он ныне обложен, будучи одного роду с чувственными вещами, есть для него темная завеса, закрывающая от взору его истинный свет; она же есть и непрестанный источник мечтаний его и орудие новых его преступлений.
И так в происхождении своем человек имел Законом своим царствовать над чувственною областию, равно как и ныне еще ему сие принадлежит; но как он одарен был силою несравненною, и не связан был никакими путами, то и преодолевал все препятствия. Ныне же не имеет уже тех сил, ниже той Свободы; а при всем том находится гораздо в большей опасности, так что нельзя изъяснить, коликим неудобствам подвержен в сражении, которое ныне должен выдерживать.
Вот как ужасно состояние нынешнего человека! Когда произнесено было противу него молниеносное определение, то от всех даров, полученных им, осталась у него тень токмо Свободы, сиречь воля, не имеющая почти никогда ни силы, ни власти. Все прочее могущество отъято было; и став соединен с Существом чувственным, сделался не иное что, как состав двух нижних Причин, по подобию оных, которые правят всеми телами.
По подобию, говорю, а не по равенству; понеже цель двух естеств человеческих гораздо благороднее, и свойства их гораздо отменнее; но что касается до деяния и работы способностей их, оба они подчинены совершенно тому же Закону; и две нижние Причины, из коих составлен нынешний человек, не имеют, так сказать, сами по себе более силы, нежели две нижние Причины телесные.
Правда, что человек, яко разумное Существо, Всегда имеет над телесными Существами сие преимущество, что чувствует нужду, которая оным неизвестна: однако не больше их может сам собою удовлетворить ей; не больше также может сам собою оживотворить разумные свои способности, как и они не могли одушевить своего Существа, то есть, не может он лучше их пробыть без Причины действительной и разумной, без которой ничто, сущее во времени, не может действовать успешно.
Какие же плоды может ныне человек произвести, когда при всем своем бессилии, которое в рне видим, вздумает, что нет ему иного Закона, кроме собственной воли, и когда отважится шествовать без предводительства сей Причины действительной и разумной, от которой он против воли зависит от которой должен всего ожидать, равно как и Существа телесные, с которыми он к несчастию его смешан стал?
Конечно, собственные его творения же будут иметь никакой важности, ни силы; понеже лишены единственного своего подкрепления; а две нижние Причины, из коих он ныне составлен, непрестанно в нем сражаясь, будут только терзать его и погружать в горестнейшую неизвестность.
Он подобен двум линиям угла, которые могут двигаться каждая в противную сторону, удаляться друг от друга, сближаться, сходиться и положены быть одна на другую; но не могут произвести никакой фигуры, если не присовокуплена будет к ним третья линия: ибо сия третья необходимо нужна, дабы утвердить непостоянность двух первых, дабы ограничить их положение, дабы различить их ощутительным образом друг от друга, и составить наконец фигуру, без сомнения обильнейшую из всех фигур.
Вот однако какими напрасными покушениями занимается человек ежедневно: трудится над невозможным делом; желает составить фигуру из двух линий, то есть довольствуется токмо действием двух нижних Причин, из которых составлено нынешнее естество его, и непрестанно силится исключить сию Причину действительную и разумную, без которой не возможно пробыть. Таким образом, не взирая на очевидную необходимость сей Причины, удаляется от нее, бегает от мечты к мечте, и не находит себе постоянной точки; понеже без содействия третьего Начала не можно быть совершенному делу; а ежели кто желает, скажу на сие доказательство, что как скоро кто дошел до трех, тот уже бывает и при четырех.
Размышляя потом о ужасной неизвестности, в коей зрит себя, изумевается, видя беспорядок, сопровождающий стопы его, и тотчас отрицает бытие сего Начальника порядка и мира, которого не познал он или от нерадения, или от маловерия.
А иногда, влекомый силой Истины, ропщет на сие Начало, которое сперва отвергнул, и чрез то сам доказывает справедливость сказанного нами о переменчивости и безрассудности всякого Существа, которого способности не совокуплены и не укреплены природным их узлом.
Не токмо нельзя нам подумать, чтобы человек мог всеми своими ошибками хотя мало поколебать сию Причину, от которой он удаляется; но из естества его теперь мы должны познать, что он один страдает за свои заблуждения; понеже, яко Существо свободное, один он может виновен быть: надлежит знать, что сия Причина, невредимая в своих способностях, как и в своем естестве, простирает лучи свои на человека; они очищают его, а сами неосквернены остаются.
И так станет продолжать наши рассуждения, и объясним затруднения, встречающиеся Примечателям, когда отваживаются одни без предводителя рассматривать установления земные, учрежденные ли от самих людей, или те, которым они приписывают высшее происхождение. Здесь то ослепленные люди, не умея отличить произвольного от неизменяемого, составили из обоих безобразное смешение, которое удобно может затмить самые чистые понятия. Впрочем, исследование сих вещей без сомнения есть важнейшее для человека, в котором весьма нужно ему остерегаться ошибок; понеже отсюда он должен научиться править своими способностями.
Исследуем, для чего люди, смотря на разные всех времен и разных Народов уставы, употребления, обычаи, законы, религии, богослужения, вздумали, что нет ничего истинного, все поставлено на произволения и на договорном согласии человеческом; и что поелику все между людьми есть произвольное и условное, то предписание должностей и порядок натуральный и существенный, который должен служить им светом путеводствующим, есть мечта.
Если бы справедливо было то, что все учреждено на договорном согласии, как они утверждают, Праведно было бы их заключение; позже тогда не было бы различия между добром и злом; следственно, все их поступки были бы ни добры, ни злы, и никто бы не имел причины полагать правил их делам. Но если Примечатели ошибаются от того, что не усмотрели в человеке двух способностей, составляющих его; если смешали в нем разумное с чувственным и отнесли к первому все применения и разногласия, которым второе подвержено; если прибавили к сим заблуждениям еще и то, что смешали Причину действительную и разумную с частными способностями человека: то можем ли мы иметь какую доверенность к столь неосновательному и ложному учению?
Таков, однако, был путь наследования их, сиречь, они почти никогда не простирали взора своего далее чувственности: но как сия способность чувственная ограничена, и не имеет силы потребной, чтоб управлять собою, то всегда повторяет взору их знаки токмо разнообразия, зависимости и неизвестности; и так от нее единственно и от нее единственно и от нее, преданной собственному ее Закону, введены все разности, которые примечаем мы на земле.
В самом деле, все части порядка гражданского и политического, соединяющего разные Народы, имеют ли иную цель, как токмо Вещество? И самая нравственная часть всех их учреждений возносится ли выше сего порядка человеческого и видимого? Самые добродетельнейшие установления приведены к правилам чувственным и к Законам внешним; потому что Установители их, шествуя одним, без путеводца, не могли достигнуть далее сего предела.
И так разумная способность человека совсем за ничто вменена в сих делах; а тем менее еще что-либо значила в тех примечаниях, которые столь часто над ними деланы были. Чего ради надлежит остерегаться принимать происшедшие от того умствования, не исследовав прежде, как далеко могут простираться их заключения, и можно ли их прилагать ко всему; а без того невозможно нам допустить их; понеже Истина должна быть всеобщая.
Начнем наши примечания с Установления почтеннейшего у всех Народов вообще, которое праведно почитают они творением не человеческих рук. Усердие, с которым во всем мире чтится сие священное постановление, доказывает ясно, что все люди имеют в себе изображение его и идею. Во всех Народах видим совершенное единообразие в главном основании Религии; все они признают высшее Существо, все понимают за долг молить его, И все молятся ему; все чувствуют надобность, чтоб молитва их имела свой образ, все и учредили оный; и никогда воля человеческая не могла уничтожить сей истины, или поставить другую на место ее.
Однако способы поклонения первому Существу, употребляемые у разных Народов, Представляют нам, подобно прочим установлениям, Разногласия и непрестанные и произвольные отмены как в практике, так и в теории, так что из всех Религий не находится и двух, которые бы одним образом чтили его. При сем спрошу я, могла ли бы сия разность быть, когда бы люди следовали единому предводителю и не потеряли из виду единственного света, могущего их просветить и согласить? Свет же сей есть ли иное что, как не сия Причина действительная и высшая, которая должна держать равновесие между чувственными их и разумными способностями, и без которой не возможно ни единого правого шага сделать?
Она должна питать в человеке первоначальную идею о Существе едином и всеобщем, равно как и познание Законов, по которым человеки должны тогда поступать, когда сие Существо позволяет им приближиться к себе. Удаляясь от сего света, человек предается руководству собственных токмо способностей, которые и сами тогда ослабевают и совсем почти уничтожаются; тьма возлагает на них столь мрачный покров, что без помощи благотворной десницы никак не может он от оного свободиться.
При всем том хотя человек тогда бывает оставлен самому себе, однако тем не менее обязан путешествовать. Чего ради среди сего ужасного невежества, мучимый идеей и надобностию сего Существа, И чувствуя себя отлученным от него, возводит к нему смятенный взор свой и чтит, так как смысл его велит; и хотя не ведает он, ту ли воздает он честь, какой требует сие Существо, однако лучше желает воздавать оную, как умеет, нежели от невоздавания никакой мучиться тайным неким угрызением и раскаянием.
Сие есть частию Начало ложных Религий, обезобразившее ту, которой должна была следовать вся Земля: так дивно ли, что дела благочестивые человека и богослужение его столь разнообразны; видны ли все сии противоречия, все сии обряды, противные друг другу, и все сии чиноположения, которые опровергают друг друга, и которые в самом деле не представляют разуму ничего истинного: Все сие не есть ли плод человека, который, сняв брозду со своего воображения, все творит по прихотям и по своей слепой воле? Не долженствует ли все сие здравому рассудку показаться не важным; понеже не видит он тут отношения между Служением и тем Существом, к которому Установители и их сообщники желали оное возности?
Но спрошу я, не большая ли часть сих разногласий и самых ощутительных противностей касается токмо того, что подвержено плотскому зрению человека, сиречь чувственности? Какое же можно сделать заключение противу сего Начала, которого в них и следов не видно? Не остается ли оно твердо и невредимо, хотя бы мрачный смысл человеческий ввел перемены даже и в теорию и в догматы; понеже доколе человек непросвещен единственным своим светом и не утвержден на своем единственном основании, не может уверен быть о неложности и чистоте своего учения и о правоте своих действий; и наконец, какого бы свойства ни были сии заблуждения, возмогут ли они что-либо противу Истины?
Ежели еще не престали Примечатели заблуждать и слепоствовать, то для того, что не различают они человека, изуродованного и владеющего токмо частию себя, от человека обладающего всеми своими способностями; а потому, что не различают источника зрараженного, из коего человек почерпает безобразные свои произведения, от того, из которого надлежало бы ему почерпать, Проповедывают нам его неспособным познать что-либо постоянное и верное.
Истины, не зависящие от Человека
Однако посмотрим, до чего может простираться собственная власть человека, когда оставлен он сам себе; дадим ему принадлежащие права, и рассмотрим, нет ли чего выше, нежели что он делает и знает.
Во-первых, видели уже мы, что люди со всеми своими умствованиями о Натуре должны покоряться Законам ее: мы довольно показали, что Законы сей Натуры постоянны и непременны, хотя исполнение оных по следствию двух действий, находящихся во вселенной, часто повреждаемо бывает.
Вот уже и есть одна Истина, над которою произволение человека не имеет никакой силы. Поздно теперь против сего представлять чувствования и впечатления всякого роду, Производимые разными телами в наших чувствах и разнствующие во всяком неразделимом, которые подали повод опровергать, что нет никакого правила в Твари. Мы предварили сие возрожение, сказав, что Натура может действовать токмо чрез отношение.
Можно еще подтвердить сие положение тем, что сей Закон отношения не более произволению человека подвержен, как и сама Натура, и что мы не властны ни в чем переменить следствий сего Закона; ибо отвращать оные и предупреждать не есть переменять их, а напротив сие есть паче утверждать их постоянность.
И так ясно познаем, что есть в телесной Натуре Власть выше человека, которая покоряет его своим Законам: не можем мы о бытии ее сомневаться, хотя тщание человека познать и изъяснить сию Власть весьма редко награждено было довольным успехом и просвещением.
Во-вторых, приведем себе только на память, как мы доказали слабость и немощь Натуры в рассуждении тех Начал, от которых получила она свое происхождение и ежедневно получает свое существование и свое противудействие, то и увидим, что ежели человек подчинен Натуре сей, тем паче должен быть подчинен высшим Началам, управляющим ею и содержащим ее; и хотя он столь же мало понял власть их, как и Натуры, однако бытие их отрицать запрещает рассудок, ежели б чувство и не утверждало.
Что же произойдет из всего того, что человек может сделать, выдумать, сказать, Поставить противу Законов сих Начал высших? Не токмо они не повреждаются от сего ни мало, но вящее являют свою силу и власть, Предав человека, удаляющегося от них, собственным его сомнениям и смятенному воображению, и осудив его пресмыкаться. Доколе не захочет их познать.
Довольно и сих примечаний, чтоб показать, сколь недостаточен человек, когда принимает чувственность за правило себе и за предводителя; ибо ежели немощь, Примеченная в телесной Натуре, не позволяет нам приписывать ей дела, Производимые ею; ежели человек собственным рассудком может достигнуть до восчувствования неотменной надобности в помощи Причины действительной, без которой телесные Существа не имели бы никакого видимого действия: то человек имеет нужду только в самом себе, дабы признать бытие сей Причины действительной и разумной, и дабы чрез нее достигнуть до Причины первой и единственной, которая произвела вне себя все Причины временные, определенные к совершению ее творений и к исполнению велений ее.
Я объявил, что сия Причина действительная и разумная имеет всеобщее действие как над Натурою телесною, так и над Натурою мыслящею. В самом деле, она есть первая из Причин временных и такая, без которой никакое Существо, имеющее бытие во времени, не может стоять; она действует над сими Существами по самому Закону естества своего и по правам ее чина во вселенной. И потому, не взирая на то, что Существа, Населяющие сию вселенную, постигают ее, или нет, она каждому из них подает помощь; а понеже она есть действительная и разумная, надлежит и Существам мыслящим быть участниками ее благотворения, равно как и не мыслящим.
Вот, для чего утверждал я, что все Народы земные необходимо признали высшее Существо. Не сделали они всех различений, которые поставил я между разными причинами; не отличили они сей Причины действительной и разумной от Причины первой, которая совершенно отделена от чувственности во времени; часто и смешивали ее с нижними Причинами Творения, которым иногда воздавали они честь; и для того не получали от своего богослужения той помощи, которой могли бы ожидать, когда бы шествовали по пути, более освещенному. Но сие предложение весьма далеко заведет нас.
Довольно заметить, что поелику действие сей Причины действительной и разумной есть всеобщее, то должно было человеку и по чувствованию и по размышлению познать необходимость ее; и как бы он ее ни представил себе, мог обмануться в истинном только свойстве ее, а не мог не познать бытия ее.
После сего признания человек не мог не простирать своего шествия далее; чувства его и собственные размышления направили второй его шаг, как и первый, хотя он еще сам собою, идя по сей новой стезе, не мог обрести большей известности, ниже вящего просвещения.
Но наконец, что бы он тут ни открыл, когда уже признал Причину высшую в Натуре, когда признал также, что она выше и мысли, не мог отрицать, что находятся и Законы, которыми она действует над всем покоренным ей, и что, ежели Существа, долженствующие всего ожидать от нее, не исполняют сих Законов, не могут надеяться от нее никакого просвещения, жизни, или подкрепления.
К сим заключениям доведен он чрез примечание течения самой Натуры телесной, с которою он соединен, например: увидел он, что когда преступил Законы ее в рассуждении времен и в рассуждении производства земледелия, то земля давала ему плоды несоершенные и нездоровые; увидел, что когда не соблюл порядка четырех времен года и всей точности в возделывании земли, то получил из того следствия бесплодные и безуспешные. Сие самое научило его ощутительным образом, что сия телесная Натура управляется Законами, и что Законы сии принадлежат существенно Причине действительной и разумной, коей необходимость чувствуют все люди.
Подобным образом, Размышляя потом и о своем Существе мыслящем, Почувствовал, что поелику ничего не может без Причины первой, то нужно стараться всячески умилостивить ее себе; понял он, что понеже сия Причина охраняет его и печется о его благостоянии, то надлежит быть поставленным от нее и средствам к сохранению его от зла; что следственно деяния, служащие в пользу человеку, должны угодны быть сей Причине, и что вредные ему несообразны ее Закону, который есть делать благополучными все существа, и что следовательно сии существа не могут ничего лучше сделать, как действовать всегда по ее хотению и воле.
Но как человек не мог един исследовать, имеет ли выдуманное им богослужение верные отношения как к нему, так и к Существу первому, которому желает он воздавать честь: то всяк по произволению полагал способы, удобнейшие по его мнению умилостивлять сие Существо; и все Народы, которые сами собою вступали в изыскание сего установления, учредили оное так, как воображение их, или частное какое обстоятельство советовало разуму.
Вот для чего все Племена земные разнствуют между собою как в обрядах богослужения, так и в самом понятии и изображении того Существа, которое было целию их служения! Вот для чего также, хотя разнствовали они между собою в правилах богослужения, но все согласны были в том, что необходимо надлежит оному быть; потому что все уверены о бытии Существа высшего и все чувствовали нужду и желание иметь его своим подкреплением
Если бы люди, Преданные таким образом себе самим, имели столько же добродетели и чистой совести, сколько ревности к сим учреждениям, каждый бы из них следовал мирно принятому богослужению, не угнетая тех, в которых примечает разнствия. Но как ревность без просвещения скоро вводит в заблуждение, то люди без всякого изъятию предпочли свое творение всем прочим; то же самое начальное основание, которое побудило их самих собою учредить богослужение, велело им почитать его единым истинным; они вздумали, что тем лучше исполнять свои должности, когда не попустят быть никакому другому; они вменили себе в заслугу пред сим идолом сражаться и гнать друг друга; понеже в мрачных своих намерениях соединили честь его с своими выгодами, так что нет почти ни единого Народа, который бы не думал, что тем чтит высшее Существо, когда осуждает богослужение, разнствующее от избранного им.
Сия есть, как всякому известно, одна из главнейший причин браней, как всеобщих, так и частных, и неустройств, которые ежедневно возмущают разные части Тела политического и опровергают крепчайшие Государства, хотя впрочем есть бесчисленные другие причины раздора довольно известные и столь суетные, что не стоят того, чтобы я в сем Сочинении вступил в исчисление их и рассмотрение.
Но всех сих заблуждений и всех злодейств, которые учинили люди во имя своей Религии, есть ли иной источник, как не то, что они поставили себя на место просвещенной руки, долженствующей предводительствовать ими, и что думали быть руководимы истинным Началом, когда в самой вещи сами себе руководствовали?
И так надлежит тотчас заключить из предыдущего, что все человеки, По своим единственно размышлениям и по гласу внутреннего чувства, не могли не признать бытия некоего Существа высшего, Равно как и надобности служить ему. Сей идеи не может человек сам совершенно загладить, хотя и часто затмевается она у многих.
Что и неудивительно в самом деле; ибо есть и такие люди, которые загладили в себе идею даже своего существа, и в которых толико ослабели внутренние способности, что почли себя смертными и гиблющими.
О причине побудительной в Человеке
Но равным образом надлежит заключить, что как сия идея о бытии высшего Существа и о необходимости богослужения не отдельна от самой сущности человека, то также она есть последний предел, до которого может человек на сей земле сам собою достигнуть: сии только плоды могут произрасти от способности его чувственной и разумной, когда обе действуют собственными токмо силами. Сие чувствование есть первоначальное семя в человеке; но ежели противодействие иные силы не приведут его в движение, то не может оно явить ничего твердого, и произведения его не будут иметь никакой крепости, подобно как зародыши Существ телесных остались бы недействительны и бесплодны, ежели б Причина действительная и разумная не направляла их противодействия и всех вообще деяний, относительных к ним.
Гораздо более удостоверимся в истине сего предложения, когда размыслим о естестве и свойствах Причины разумной и действительной; она отлична от Причины первой; она есть первый действователь ее: не дает она семян Существам телесным, но одушевляет их; не дает она человеку способностей разумных и чувственных, но правит и просвещает их. Одним словом, ей, как первой и превысшей всех Причин временных, поручено предводительство над ними, и ни которая из сих Причине не может пробыть без ее помощи и не покоряться ей.
Ежели чрез нее токмо единую являют себя вещи, то ничто не может без нее учиниться чувствительным; а как мы не можем на земле познавать иным образом, как токмо чрез чувственное, то какой же получим успех в познаниях, когда сия Причина действительная и разумная сама не будет содействовать нам и не произведет того, что единой токмо ей можно производить во вселенной?
И так мы видим, сколь нужно обеим способностям человека предводительство и подкрепление сей Причины временной повсемественной. Не подаст она ему идеи о Существе первом, коего она есть первая Причина действующая, но покажет свойства сего первого Существа, являя оные чрез произведения чувствительные; ниже подаст ему идею о служении сему первому Существу, но просветит понятия его об оном, и представляя ему чувствительным образом способности сего первого Существа, даст ему равномерно почувствовать и точные средства воздавать ему честь.
Здесь вижу конец всем сомнениям человеческим и всем воспоследовавшим от них разногласиям: сия Причина действительная и разумная, определена будучи приводить все в действо и править, конечно примирит все, когда власть ее призовется в помощь. Единственное для человека средство избегать погрешностей есть то, чтобы не отсупать от нее ни в каких деяниях, ни в каких учреждениях, так как она ни из какого порядочного деяния Натуры не исключается. Тогда человек твердо может быть уверен, что знает истинные отношения того, чего ищет; не будет тогда разногласия между Религиями Народов, Понеже все они будут иметь единый свет; не будет у них раздоров в догматах и богослужении, Понеже познают первую причину вещей; кратко сказать, все будет в согласии, понеже всяк будет шествовать по истинному своему Закону.
И так не можем сомневаться, что всех разностей, которые видим в догматах и богослужении народов, источником было то, что сии народы в установлениях своих не утверждались на сей Причине действительной и разумной, которая единая долженствовала быть их путеводительницею, и которая одна могла соединить их; не можем, говорю, сомневаться в том, что Свет ее есть единственная точка соединения, что вне ее ничего нельзя надеяться, кроме заблуждения и страдания, и что ей единой приличествует по ее естеству и свойству сия истина непобедимая, что вне центра нет ничего постоянного.
Надеюсь, что из сказанного здесь мною никто не вздумает подозревать меня, чтоб я намерен был уравнять все разные богослужения земных Народов и не отдавать ни которому из оных преимущества, или бы проповедовать бесполезность богослужения. Напротив, я утверждал, что нет ни единого народа, который бы не чувствовал нужды в оном; и теперь утверждаю, что богослужение всегда будет существовать, доколе будут люди на земли; но доколе не будут они утверждаться на общем основании, не могут избежать разделения, и следственно не возможно будет им достигнуть желаемой цели. И так не токмо я утверждаю необходимость богослужения, но еще показываю яснее необходимость единого богослужения, понеже под управлением единого Начальника, или единой Причины долженствует оно быть.
Не должно также спрашивать у меня, какое из всех учрежденных богослужений есть истинное: главное положение, которое я теперь доказал, служит вместо ответа на все такие вопросы. То богослужение, которым предводительствует сия Причина действительная и разумная, Всеконечно есть правое и доброе; но в котором не начальствует она, то богослужение или никакое, или худое: вот правило. Наставников и путеводителей народных долг есть сличать свои уставы и свое путеводительство с Законом, который мы им представляем; наше же намерение не есть судитьо учрежденных богослужениях, но подать способ Начальникам оных и Служителям судить самих себя.
Я должен ожидать здесь возражения, которое само собою следует, относительного до сей Причины действительной и разумной, которую объявил я Начальницею главною и единственною над всем, что долженствует производимо быть во вселенной. Могут люди согласиться в том, чт оноебходимо должна действовать сия Причина над Существами телесными; правильность и единообразие содействий ее в произведениях не позволяют им в том сомневаться: однако скажут мне, что хотя они и признают необходимость ее действия в управлении поступок человеческих, но какими же средствами узнавать им, присутствует ли она при них когда, или нет? Ибо как догматы и учреждения их в сем роде ни малой не имеют единообразности, то надлежит им иметь иной Закон, а не мнение только, дабы увериться, на правом ли они пути.
Здесь то человек показывает слабость свою и немощь, и тем самым придает важность и силу нашему доводу; ибо ежели бы человек мог сам собою избрать и основать богослужение, то власть Причины действительной и разумной, которую признал я за непременно нужную, была бы излишня в сем случае.
Ежели же сия Причина действительная и разумная не может никогда познана быть чувствительным образом от человека, то не омжно ему никак достоверно знать, что он нашел добрый путь, и что богослужение его истинно; понеже сия Причина должна все производить и являть: и так надобно человеку иметь сию достоверность, но получить ее не от человека же; а надобно, чтоб сама сия Причина представила разуму и глазам его ясные свидетельства своего одобрения; надобно ему наконец, поелику люди могут его обмануть, иметь средства не обманываться самому, и иметь всегда при себе, к чему бы мог он прибегнуть и получить очевидную помощь.
Прежние положения, которые столь часто я доказывал, довольно подтверждают достоверность теперешнего предложения. Не признали ли мы на многих местах, что человек свободен? А яко свободное существо, не отвечает ли он за свои дела добрые, или злые, которые должны происходить от выбору мыслей добрых, или злых, входящих в него? Но был ли бы он повинен отвечать за них, когда бы не имел в себе способности распознавать их безошибочно? И так видим, что всякое деяние, которое он рождает, обязан неотменно сличать с данным ему правилом, и доколе не увидит сообразности своих дел с сим правилом, дотоле нет ничего для него надежного.
Но какое же быть может сие правило, как не соизволение и согласие Причины действительной и разумной, которая, управляя всеми Существами, покоренными времени, должна очевидное держать равновесие между разными способностями человека, подобно как держит оное между разными действиями Существ телесных, или Вещества?
Ибо ежели она определена правительницею способностей человека, тем паче надлежит ей управлять действия оных. В действиях же сих важнейшее есть наблюдать верно Законы, могущие умилостивить к нему первое Начало, и приближить его к сему Существу, которому воздавать честь повсюду чувствует себя обязанным. Когда же Причина действительная и разумная есть надежнейшая подпора, долженствующая подкреплять все стопы его; когда она есть необманчивый свет, долженствующий освещать все деяния мыслящего Существа его: то необходимо надлежит сему же всеобщему Путеводителю начальствовать и в установлении богослужения человеческого, Как и во всех прочих его действиях, и начальствовать так, чтобы глас его и свидетельство не подвержены были никакому сомнению.
Знаю, что сим вопрос еще не решен; доказать, сколь нужно, чтобы Причина действительная и разумная сама положила Законы нашим поклонениям первому Началу, не есть доказать, что она уже и полагает оные. Но я объявил, где человек должен искать сему свидетельства; да не ожидают от меня дальнейших показаний. Не приведу я в пример моего собтвенного опыта, Сколь много ни обязан я полагаться на оный. Было время, когда бы я нимало не поверил тем истинам, которые теперь за неоспоримые признаю. Несправедлив был бы я и безрассуден, когда бы вздумал повелевать моим читателям, чтобы они мне верили. Нет! Не обинуясь повторю, что сердечно желаю, чтобы никто из них не полагался на мои слова; ибо я, поелику человек, Не имею права на доверенность моих собратий: но я бы несказанно возрадовался, когда бы каждый из них возымел столь высокую мысль о себе самом и о Причине, бдящей над его благоденствием, чтобы мог твердо уповать, что чрез терпеливость и тщание можно ему удостовериться в истине.
Я знаю, что с намерением мудрым, и которое непонятно простолюдинам, Начальники и Служители всех почти Религий проповедывали догматы свои с благоразумием, а паче со скромностию, которая достойна похвалы: они без сомнения знали совершенно, сколь высоко их звание, и чувствовали, сколь нужно быть отдалену от них простому народу: и сие делали они конечно ради того, что яко блюстители ключа Науки, желали лучше привести народ к слепому почитанию ее, нежели повергнуть тайны ее в осквернение.
Ежели точно таковы были побудительные причины сего их поступка, не могу оного похулить. Покров и безмолвие есть предпочтительное убежище истины, и обладающие ею не могут довольных взять предосторожностей, дабы сохранить ее в чистоте; но не можно ли также представить им, что оасно, чтобы сие не попрепятствовало распространению ея; что их долг есть открыть ей способы к произращению своих плодов, печься о ее защите, а не погребать ее; наконец, что излишнее тщание сокрывать ее может быть пресекает путь к достижению цели ее, Которая есть распространиться и восторжествовать.
И так благоразумие, думаю, Велит им исследовать прилежнее слово Таинство, из которого сделали они ограду своим Религиям. Могли бы они наложить покров на важнейшие пункты, и открытие оных поставить мздою трудов и постоянности, и тем испытывать своих учеников, и подавать таким образом упражнение разуму их и ревности; но не должно было сии открытия сделать столь трудными, чтобы весь мир потерял надежду получить оные; не должно делать бесполезными изящнейшие способности Существа мыслящего, которое, рождено будучи в обители света, довольно несчастно и тем, что не обитает там, ежели бы еще и не отняли у него надежды узреть его на сей земле; одним словом, я бы на месте их возвестил Таинство, яко истину покровенную, а не яко непроницаемую; и я имею счастие знать доказательство, что сие определение было бы гораздо лучше.
И так ничто не препятствует мне твердо стоять в тех основательных положениях, которые стараются напоминать людям, и уверить моих собратий не только в том, что надлежит необходимо Причине действительной и разумной управлять ими во всех их деяниях, следственно и в имеющих отношение к богослужению; но еще и в том, что в их власти состоит увериться о ней самим чрез себя, и тогда не останется у них ни малейшего сомнения.
В самом деле, посмотрим только на поведение разных народов, увидим, что все они почитают свое богослужение утвержденным на том основании, которое я полагаю. Кто не знает, с каким рвением защищали они свои церемонии и догматы богослужения? Не каждый ли из них поборал по своей Религии с толикою ревностию и отважностию, как бы твердо уверенный, что сама истина установила ее?
Но что я говорю? Не все ли Толки, не все ли Мнения ограждали себя именем истины? Не видел ли свет, что самые величайших мерзостей Служители прикрывались священным сим именем, зная, что сим средством удобнее обольстят народ? ОТ чего же сей путь стал общий всем, ежели б Начало оного не находилось в селовеке? Для чего б человеку и при самой неправоте своей искать подкрепления в сем имени, ежели бы не признавал он внутренно, что сие имя мощно и ему нужно; а притом для чего уверять, что истина правит стопами его, если бы не чувствовал он, что они могут действительно ею направляемы быть?
Надеемся, что сих примечаний довлеет к удостоверению читателей наших в том, что необходимо нужно и возможно втечение Причины действительной и разумной во все действия человека, а особливо в познание и делание тех Законов, которыми должно управляемо быть их служение первому Существу, Которого никто чистосердечно не мог не признать.
И так когда самое естество их предписывает им Закон никогда не ходить без сей помощи, и когда все доселе начертанные главные положения показывают, что есть возможность получить оную: то явствует, что они не престанут заблуждаться и подвергать себя всяким опасностям, доколе будут действовать сами собою. Но еще виновнее учинятся, ежели объявят себя прочим людям за таких, которые путеводительствуемы истинным светом, а сами не будут точно о нем уверены.
Но сколько бы ни заблуждали они, или сколь бы ни бессовестны были, какие бы ни вводили нелепости в свои установления, касающиеся до Религии, мы теперь уже знаем, как я и прежде сказал, что нельзя из того заключать, что нет ни правила, Ни истины для человека. Но паче должны мы увидеть, что ошибки людей в сем роде могут падать токмо на наружные и на чувственные пункты Религий их, и что, понеже люди ниже первого Существа и ему совершенно подчинены, то все их мнения и все противоречия никогда не могут поколебать его.
Сие есть первое заключение, которое должно вывести из всего вышесказанного о различии Религии и богослужений. Оно не допустит человека благоразумного и привыкшего проницать сквозь покровы вещей обмануться разнообразностию сих учреждений, ниже поколебаться при всеобщих людских противоречиях. Теперь он должен уже видеть источник оных и не сомневаться, что ежели человек имеет идею врожденную о первом Существе, то надлежит ему иметь и средство неизменяемое и единообразное, чрез которое бы мог засвидетельствовать ему, что знает его и воздает ему достодолжную честь; средство, долженствующее быть единым и также неколебимым, как и самое Существо сие, не смотря на то, что люди ошибаются ежедневно в сущности и того, и другого.
Из сего купно видеть можем, сколь недостойны вероятия те, которые тащтся доказать Религию Наукою о правах, и сколь праведно награждается таковое их тщание худым успехом. Ибо нравственная Наука хотя есть из певрых должностей теперешнего человека, однако не всегда преподаваема была Учителями, столько просвещенными, чтобы можно было ее справедливо употребить к сему; она всегда почти простиралась не далее чувственности телесной, и потому долженствовала разнствовать по местам и по разным навыкам, на которых человек основывал свою добродетель; сверх того как сия нравственная Наука есть токмо прибавок к Религии, то хотя бы до самого крайнего совершенства доведена была, то и тогда бы употреблять ее за доказательство значило бы сказывать, что истинные доводы неизвестны, но что есть доводы, которые необходимо должны таковыми называться.
Не бесполнезным почитаю здесь упоминуть, что в сем случае погрешают нынешние Учения, которые приводят все Законы человека к нравственной Науке, и всю свою Религию к деяниям человеколюбия, или к утешению несчастных в вещественном порядке, сиречь, к сей дорбодетели, столь естественной и столь незнатной, на которой современники наши хотят соорудить системы свои, и которая, заключая человека в круге дел, совсем страдательных, бывает токмо покровом невежеству и теряет тогда всю свою цену в глазах мудреца. Добродетель сия без сомнения есть в числе наших обязанностей, и никто не должен ни под каким видом пренебрегать ее; но сии учители не стесняли бы наших должностей в круге деяний временных и чувственных, если бы не уверили себя, что вещи чувственные и человек одного чину и одной природы.
После сего заключения должны мы ожидать второго, которое поможет нам сразить и опровергнуть другое заблуждение Примечателей, относительно к сему же, и которое естественно проистекает из того же источника.
В самом деле, ежели, по их мнению, познание высшего Существа, чтимого ими, равно как и надобности богослужения, не есть врожденное человеку, то происхождение и зачатие установления Религий было бы совсем неизвестно. Весьма трудно было бы узнать, Каким образом, или когда оные выдуманы; ибо в таком случае не было бы для людей иного правила и Закона, как токмо непрестанные превращения Натуры, или побуждения прихотей и воли: следственно, каждая минута могла бы быть эпохою новой Религии, равно как всякую минуту могли бы уничтожаться древнейшие Религии, и опровергаемы быть друг за другом все какие ни есть на земли.
Ежели принять сие предположение, то явствует, что как таковые учреждения были токмо творение слабостей и прибытка, всякий истинный человек не токмо мог бы их презреть, но обязан был бы потреблять все свои силы к истреблению малейших следов их как в себе, так и в своих собратиях.
Но понеже доказано нашими начальными положениями, основанными на естестве человека, Всеобщее основание всех Религий для всех народов, то всяк должен жуе удостовериться, что сие чувствование родится вместе с человеком; следственно опровергается тем всякое затруднение, в рассуждении происхождения сей идеи о высшем Существе и о должном Ему служении.
Согласие и сходство идей о сих двух пунктах, Примечаемое у всех народов, суть естественные плоды сего нетленного семени, врожденного во всех людиях, которое говорило им во все времена, хотя и то неоспоримо, что люди всегда делали из него нелепые и ложные употребления; то же можно сказать и о единообразности Законов, которую надлежало бы им наблюдать в их богослужении; ибо хотя чрез пагубное следствие их Свободы непрестанно удаляются они и никогда почти не узнают Причины физической, высшей, поставленной руководствовать сим богослужением, равно как и всеми прочими их деяниями; но скоро увидим, что никогда они не были лишены способности чувствовать ее и разуметь; понеже как скоро привязаны стали ко времени, сия Причина действительная и разумная, которая существенно надзирает над временем, никогда не могла упустить их из виду, и они бы пользовались сим преимуществом, если бы не сами убегали и оставляли ее.
Если желаем вящее убедить себя об отношениях, находящихся между человеком и сими лучезарными истинами, которых блюстителем его признаем, рассмотрим только свойство мысли, увидим тотчас, что мысль, будучи проста, Единственна и непреложна, не может совместна быть, как токмо единому роду Существ; ибо нет ничего общего у Существ разного естества; увидим, что когда человек имеет в себе сию первоначальную идею о Существе высочайшем и о исполнительнице его изволений Причине действительной и разумной, надлежит и ему быть той же Сущности с сим высочайшим Существом и с Причиною, котроая есть посредница между обоими; увидим, говорю, что мысль всем им обще должна принадлежать, а все Существа, немогущие принимать сообщения сей мысли, ниже подать малейший оный знак, непременно должны быть исключены из чину сих Существ, о которых теперь говроим.
Таким образом человек мог бы снискать познание о себе самом, когда бы научился отличать себя от всех Существ страдательных и телесных, окружающих его. Ибо как бы он ни силися вразумить их во уставы правосудия, в познание высочайшего Существа и в прочие вещи принадлежащие мысли его, не увидел бы ни в одном из сих Существ телесных и чувственных никакого знака, Никакого доказательства, что оно понимает его. Все, что может он ожидать, да и то не от всякого животного, что заставит понять и исполнить деяния своей воли, не могши однако вразумить его в причину оных; да и к сему сообщению, чтоб учинить его совершенным, потребно человеку вспомнить природный их язык, коего знание он утратил; ибо поддельные средства, которыми ныне дополняет сей недостаток, суть токмо доказательства его бессилия и того, что великость не состоит в хитрости, но в силе и власти.
Когда же напротив того человек, преставши устремлять свой взор на Существа чувственные и телесные, обращает его на свое собственное Существо, и в намерении познать оное, рачительно употребляет свою способность разумную: тогда понимает он, и так сказать, осязает лучи того света, которого хотя чувствует быть вне себя, но которого также чувствует сходство с собою; новые идеи вступают в него, удивляется он радостно, что они кажутся быть ему нечужды. Но увидел ли бы в них толикое сходство с собою, ежели бы источник их и его не были подобные? Чувствовал ли бы в себе такую радость и удовольствие, взирая на лучи истины, изливающиеся на него, Если бы их и его Начало не имели одинакой сущности?
Сие показывает нам, что, поелику мысль человека подобна мысли первого Существа и Причины действительной и разумной, надлежало быть между ими совершенному соответствию с Начала бытия человека. Когда же подлинно на сей взаимности, находящейся между всяким Существом мыслящим, основаны все Законы, долженствующие направлять человека как в познании сего высочайшего Существа, так и в служении, Ему воздаваемом: то можем теперь видеть ясно, какое должно быть происхождение Религии между людьми, и не столь же ли она древна, как и они сами.
Разность между невещественными Существами
Однако показанное теперь мною подобие между всеми Существами, одаренными мыслию, требует, чтобы я притом заметил весьма важное различие, которое упущает большая часть люедй, и от того скитается в густом мраке и подвергается ошибкам, весьма неизвинительным.
В самом деле, когда приписывают люди мысль Существу невещественному, как то человеку, и когда притом услышат от кого, как то и от меня слышали, что Начало Вещества есть невещественное: то хотят, чтобы и сие Начало имело мысль, и не умеют вообразить, чтоб можно было отрицать ее в нем.
С другой стороны, ежели я отнимаю мысль у невещественного Начала Вещества, Недоумеваются, что не должно ли отнять ее также и у невещестенного Начала человека; понеже в обоих сих различных Существах мнят они видеть одинакое естество, и следственно одинакие свойства. Но сие есть плод того же заблуждения; для того что не хотят различить двух естеств, столь различных между собою, впадают они в сии великие погрешности. Обратим же их к первым Началам, на которых мы уже утвердились.
Все невещественные Существа происходят посредственно, или непосредственно от единого источника, однако не суть равны. О сем их неравенстве не можем сомневаться; понеже человек, который есть Существо невещественное, признает выше себя Существа невещественные, коим обязан он почтением и уважением, яко зависящий от них; признает, что хотя по своему естеству и по невещественной мысли и подобен он сим Существма невещественным, однако гораздо ниже их, потому что может лишиться употребления своих способностей и заблудиться, когда напротив Существа, господствующие над ним, удалены от сей страной опасности.
Вещества Начало есть невещественное и негиблющее, также как и невещественное Начало человека; но разность между ими есть та, что одно одарено мыслию, а другое не имеет оной; и сие потому, как я недавно сказал, что Существо невещественное человека происходит непосредственно от источника Существ, а невещественное Существо Вещества происходит от оного чрез посредство.
Не нарушу. Думаю, скромности, ежели скажу, что различает их обоих число, как то после изъяснено будет; но паче надеюсь показать чрез то истинную услугу подобным мне, когда уверю их, что есть Существа невещественные, которые не мыслят. Ибо многие из современных мне Примечателей не почитали себя уже Материалистами, как скоро могли дойти до того, чтоб допустить и признать со мною невещественное Начало в Веществе. Но Материализм состоит ли единственно в несовершенном познании и в несправедливой идее о Веществе и его Начале, и не есть ли паче и не будет ли всегда настоящий Материал тот, который ставит в том же роде и чин невещественное Начало человека разумного и невещественное Начало Вещества.
И так всячески советую не смешивать истинных понятий, Которые есть в нас о сих вещах, и верить, что есть Существа невещественные, которые не мыслят. Сие различие и сия истина долженствует разрешить все затруднения, относительные к сим вещам.
Если однако остается еще сомнение о мысли, которую я представил общею и единообразною во всех Существах, отличных от Вещества и от чувственности, и во утверждение сего сомнения приведет кто сию столь приметную разность в разумных способностях человеков, что каждой из них столь же неравно снабден сими способностями, как и телесными и чувственными: я согласен с таковым сомнящимся, что в самом деле, судя по всеобщей разности, усматриваемой в разумных способностях человеческих, трудно покажется поверить, чтоб все люди имели равную идею о их Существе, Равно как и о служении, коим обязаны ему.
Но мы никогда и не утверждали, что идеи всех равны в рассуждении сей цели, довольно для нас, что они подобны. Не нужно, да и не возможно, чтобы все люди чувствовали равно свое Начало; но то неоспоримо, что все чувствуют его, и нет ни одного, который бы не имел о нем идеи, какова бы она ни была. Сего признания токмо желаем мы от людей, а прочее довершить есть дело Причины действительной и разумной.
Не удалюсь от моего предложения, ежели поговорю несколько о природной разности, усматриваемой в разумных способностях человека; да и полезно научиться знать, каковы были бы они в первобытном своем происхождении, когда б человек пребыл в своей славе, и каковы ныне, когда он ниспал от оной.
Когда бы человек и удержал при себе все преимущества первобытного своего состояния, и тогда бы без сомнения в разумных способностях потомства каждого человека оказалась разность; ибо как все сии способности суть знаки Начала первого, от которого они проистекают, а сие Начало есть всегда ново, хотя всегда одинаково; то изобразительные его знаки долженствуют собою являть непрестанную его новость, и чрез то показывать его обилие. НО сии разности не токмо бы не произвели в селовеках несовершенства, ниже нанесли бы им печаль и уничижение, но никому из них не были бы и приметны; в непрерывном наслаждении своем не имели бы они времени сравнивать их, и хотя бы данные им способности не равной были меры, однако обильного удовлетворяли бы всякого, кому они достались.
Напротив того, в теперешнем состоянии человека, кроме схи неравенств, от первобытного состояния текущих, которым нельзя не быть, подвержен он еще и другим, Происходящим от Законов чуственной страны, им обитаемой; и сие усугубляет трудность употребления первобытных его способностей и тем паче увеличивает разность их. Однако ж, как он не осужден к смерти и ко всегдашнему лишению сих первобытных способностей, стихийная область усугубляет ему токмо препятствия, а он всегда обязан непременно трудиться, чтобы преодолевать оные. Наконец и ныне, как и в первобытном его состоянии, довлела бы мера даров, ему посланных, если бы всегда имел он твердое намерение употреблять их в свою пользу.
Но кому не известно, что человек не токмо не старается обращать сии препятствия к своим выгодам и к своей славе, но умножает оные ложным употреблением своей воли, неправильными рождениями, неведением вещей, сходственных, ему или противных, в которое он ежедневно углубляется, тако ж множеством и других причин, котроые непрестанно губят в нем сии способности, и столь много безобразят, что почти не возможно и распознать их.
Сим образом человек, постепенно упадая, теряет истинное понятие о принадлежащих ему преимуществах; ощущает в сердце своем некую пустоту, и не зная более истинных своих услаждений, унижается и ставит себе цену по разностям условным, которые в развращенной токмо воле его существуют, но к которым он потому более прилепляется, что выпустя из рук единственную свою подпору, не имеет ничего, что бы его подкрепляло.
Однако, не взирая на сии первобытные разности, усугубленные еще или препинаниями, Поставленными человеку в чувственной стране, или порочными его наываками, можем ли мы сказать, что изменилось естество человека, когда уже видели, что и телесные Существа не изменяют оного, не взирая на то множество перемен, которым собственный Закон их и рука человеческая может их подвергнуть?
Когда же самая природа и сущность человеков влечет их признать высочайшее Существо, и показывает, что поелику они привязаны к чувственной стране, надлежит быть чувственному и способу воссылать оному Существу моление: то нет сомнения, что, как бы люди ни заблуждали, Закон для них никогда не может пременяться. Могут они дело свое более продолжить и учинить затруднительнее, как в самой вещи ежедневно и делают по своему ослеплению и неразумию, но никогда не могут избавиться от обязанности исполнять оное. На одного может быть наложено более, нежели на другого от природы самой, или от собственной погрешности; но тем не менее каждый должен заплатить свою дань; а сия дань со стороны человека не иное что, как чувствование, сознание и справедливое употребление способностей, составляющих его.
И так, сколько б ни обезображен был человек, всегда должны мы находить в нем первый Закон его, понеже естество его есть то же; должны всегда почитать его подобным тому Существу, которое сообщает ему мысль, понеже сия мысль не может находиться соответственною, как токмо между Существами одинакого естества; должны мы, говорю, признать его совокупленным неразлеьно с идеею Начала его и с идеею должностей, Привязывающих его к оному; понеже мы согласились, что сии идеи суть общие всем людям; следственно, нельзя отрицать, что они рождаются и непрестанно живут с человеками. Для сего мы отнесли к самому происхождению человека эпоху рождения Религии его.
Заблуждение о происхождении Религии
Какого же уважения стоят те безрассудные и несмысленные мнения, котроые сие священное установление производят от страха и боязни человеков? Как могла от сих слабостей родиться столь высокая идея о путеводителе, который может их просвещать и утверждать их стопы, если бы не было уже сего семени внутри их? Когда же имеют в себе сие семя, для чего приискивать ему иное происхождение?
Нет! нельзя сказать, чтоб устрашительные перемены Натуры родили в человеке сию идею. По большей мере могли они быть средствами возбудить в человеке драгоценные способности, которые столь часто усыплены бывают; но отнюдь не сообщили ему семени сих способностей, Понеже по ним только он и есть человек.
А еще менее они подали ему все просвещение и все знания, нужные к совершенному отправлению должностей, относительных к его Религии и его служению; понеже как скоро человек чувствует в себе недостаток сего просвещения, тотчас же чувствует, что получить оное может токмо от Причины разумной, которая поколику выше его, то тем паче выше Натуры вещественной. Но как человек при всей своей бедности и недостатке по естеству своему выше сей самой Натуры телесной, то какой же помощи и какого просвещения от нее ожидать может?
Из сего видно, сколь посредственные плоды всеми переменами стихийной Области могли быть произведены в человеке, и сколь безрассудно искать в них источника сил его и великости.
Чрез сие не утверждаю, как и выше я сказал, чтобы страшные происшествия, которым Натура стихийная подвержена, не были часто возбудителями способностей разумных, в человеке уснувших, и не приводили ему на память идеи первого Существа и необходимости служить ему.
Я даже соглашаюсь, что человек в скорбном своем состоянии, в которое он часто впадал и которое долженствовало сделаться ужаснее ради всегдашнего невежества, из вещей, рассеянных вокруг его, избрал такие, которые показались ему мощнее прочих, и просил от них помощи противу угрожающих несчастий. Соглашаюсь, что избрав себе сих Богов, воздавал им почтение чувственное и приносил жертвы. Соглашаюсь, что та же ошибка могла быть в разных частях земли в разных видах, по мере большей, или меньшей боязни человека, И сия могла быть причина разнствия между Религиями.
Что же можно из сего вывести противное положениям, Мною защищаемым? Не видна ли побудительная причина сих установлений, и не видно ли, сколь маловажен предлог оных? Не явствует ли наконец, что самые установители, не могши утаить немощи своих Идолов, старались подкрепить их размножением числа их, часто отметали их по своей воле и на их места иных поставляли, и также непостоянны были и в выборе средств к умилостивлению их? Но когда бы неподвижное светило направляло намерениях их, тогда бы и они сами и дела рук их были безопасны от сих противоречий.
Из сего явствует, что исследователи сего дела излишне распространили свои заключения. Что страх и суеверия в разных местах родили установления Религии, или справедливее сказать, ввели разности в учрежденные уже Религии, неправедно было бы из сего заключить, что таков источник и всех Религий, и что отсюда человек почерпнул начальные правила и понятия, которые ему суть общи со всеми подобными ему. Однако не невозможное дело показать еще яснее причину сего заблуждения, и открыть ее совершенно.
Не объявил ли я, что человек составлен из способностей чувственных и из способностей разумных? Не надлежало ли из сего понять, что поелику чувственные его способности общи ему со скотами, то он способен к навыкам, также как они; а сии навыки, принадлежа все чувственному, не могут родиться иначе, как помощию причин и средств чувственных же?
Не надлежало ли с другой стороны понять, что разумные способности человека, поелику принадлежат к тому чину, который выше чувственных причин, не могут состоять под начальством сих чувственных причин, и что ради приведения в движение и ради оживотворения их потребно противодействие причины и действователя иного чина, то есть, который бы был одинакого естества с разумным Существом человека.
Здесь находится решение задачи: надлежит различить дела человека чувственные от первых его идей, которые принадлежат разумному его Существу; надлежит рассмотреть, что климат, растворение воздуха и все приключения Натуры вещественной и чувственной, больше, или меньше важные, могут действовать на нравы, навыки и на внешние дела человека, могут даже по связи его с чувственностию действовать страдательным образом на его разумные способности; но что стечение всех стихийных перемен, какие б они ни были, не могут ему подать идеи о высшей Причине, ниже о главных пунктах, которые мы в нем открыли; понеже, одним словом, все теперь исследываемые нами причины, будучи по своему естеству в чине чувственных вещей, могут действовать на чувственное, и никогда не разумное.
Тогда увидим во всех сих плодах немощи и страха человеческого ложное токмо употребление и безрассудное направление разумных его способностей; но не увидим в них никогда происхождения их. Ибо сии способности разумные когда и действуют над чусвтвенным, то просто токмо приводят его в движение, а не сотворяют оное, хотя они и выше его: кольми паче, когда действует над ними чувственность, Не получат от нее никогда рождения своего, ни жизни, хотя она и колеблет их.
Разумное семя человека Человека
И так мы опять возвращаемся к нашему главному положению, что начатие Религии относить должно к первой минуте бытия человека.
Ежели после таких доводов держащиеся противного мнения еще от него не отстанут и упорно будут утверждать, что человек обрел в нижних и чувственных причинах источник тех понятий и всего просвещения, которых, как мы утверждаем, семя имеет он в себе: то для конечного опровержения их системы довольно спросить у них следующее: ежели, по их мнению, перемены вещественной Натуры дали человекам Религию, то для чего же скоты не имеют своей Религии? ибо они находились при всех сих переменах, также как и люди.
Не остановимся долее при таковом мнении, а потщимся паче познать всю цену сего насажденного в нас семени; потщимся, говорю, восчувствовать, что ежели сие драгоценное семя, получа свое природное удобрение, долженствует дать нам неисчетные плоды, то также ничего не произведет, кроме беспорядка и смешения, ежели получит чуждые ему удабривания. Наконец припишем сим ложным удабриваниям недоумения человека, которые показал он во всех своих шагах, которые делал без предводителя своего.
Но я предвижу любопытство моих Читателей о сем природном удабривании, о непреложных содействиях Причины действительной и разумной, которая мною признана за непременно нужный для человека свет; словом, о сей Религии и о сем единственном богослужении, которые, по объясненным мною положениям, привели бы все богослужения к единому Закону.
Хотя уже сказал я, что человек не от подобного своего должен ожидать доводов и свидетельств верных о сих истинах; по малой мере может получить от него начертание их, которое я и намерен ему предложить.
Однако я не скрою от него, какое себе насилие делаю, предпринимая сие. Не могу взглянуть на науку без стыда, видя все что человек утратил, и я желал бы, чтоб никто не узнал от меня того, что я знаю; ибо не нахожу в себе ничего достойного; для сей-то причины не могу изъяснить сих вещей иначе, как символами.
Религия человека, в первобытном его состоянии, подчинена была наружному богослужению, как и ныне, хотя образ оного был особливый. Главный Закон сего человека был обращать непрестанно взор свой от востока до запада, и от севера до полудня, то есть определять широты и долготы во всех частях вселенной.
Чрез сие получал он совершенное сведение всего, что в ней происходило; очищал от злодеев всю свою область, безопасною делал дорогу путешественникам благонамеренным, и учреждал порядок и тишину во всех государствах, покоренных владычеству его; чрез сие являл он в полности могущество и силу первой Причины, возложившей на него сей высокий сан; и сие служение было самое достойное, почтительное и угодившее для нее; ибо, будучи по естеству своему едина, не имела она никогда иной цели, как распространить повсюду свою единицу, то есть устроить блаженство всех Существ.
Однако, если бы человек в отправлении вверенных ему обширных долностей не имел вспомоществования, не мог бы один объять всех ее частей: чего ради имел он при себе служителей верных, которые исполняли его веления с точностию и скоро. Он помыслит, служители читают его изволения, и начертают их письменами, столь ясными и столь изразительными, которые безопасны были от всякого двоемыслия.
Понеже первая Религия его неизменяема, то хотя и пал он, однако обязан еще к тем же должностям; но как переменил он климат, то надлежало перемениться и Закону, по которому должен отправлять дела Религии.
Перемена сия состоит в том, что ему сделались необходимыми в богослужении чувственные средства, в котором никогда не должно бы им иметь места. Однако ж как сии средствам сами предстают ему естественным образом, то не велик ему труд сыскать их, но гораздо больший дать им силу и употреблять с успехом.
Во-первых, при всяком шаге находит он свой Олтарь; и сей Олтарь всегда украшен Лампадами неугасающими, Которые столь же долго будут существовать, как и самый Олтарь.
Во-вторых, всегда имеет он при себе курение, так что каждую минуту может совершать дела своей Религии.
Но при всех сих преимуществах ужасно подумать, сколько отдален человек от своей меты, сколько еще надлежит ему делать покушений для приобретения возможности исполнять совершенно первые свои должности; да и когда достигнет он сего, останется всегда в невозвратном порабощении, которое будет являть над ним даже до конца жестокость его осуждения.
Сие порабощение состоит в том, что сам собою ничего не может, а всегда должен зависеть от сей Причины действительной и разумной, которая одна только может наставить его на путь, когда от оного удалится, которая одна может поддержать его на оном, И которая должна ныне направлять все стопы его, так что без нее не токмо не может он ничего познать, но даже никаких плодов от своих познаний и собственных способностей получить не может.
А притом, не имеет он того, чем во время своей славы владел; тогда читал он самые сокровеннейшие мысли и своих Начальников и подчиненных, и мог следственно по своей воле иметь с ними сообщение. Но в страшном наказании, коему ныне подвергнулся, не может льститься восстановить сие сообщение иначе, как начав прежде учиться писать, счастлив он, когда уже вступает в обучение читать; ибо, есть многие люди, и притом славные своими знаниями, которые проводят жизнь, не читающи никогда.
Однако нельзя сказать, чтобы некоторые и не читали, не писали никогда; но сии суть особенные преимущества, а всеобщий закон есть начинать писанием; напротив сего в первобытном состоянии человек мог свободно заниматься всегда чтением. Но как наказание человека должно происходить во времени, то сей Закон времени обязывает его восходить постепенно, хотя то и трудно, но неотменно нужно ради восстановления своих прав и познаний; напротив чего в первом его происхождении ничего медленно не делалось, и каждая его способность соответствовала всегда нуждам его, и тотчас действовала по его желанию.
Сии неизреченные преимущества заключались в обладании и разумении Книги бесценной, которая была в числе даров, полученных человеком с его рождением. Хотя сия Книга состояла из десяти только листов, но заключала в себе все просвещение и все Науки о том, что было, что есть и что будет; и могущество человека было тогда столь велико, что он имел способность читать вдруг на десяти листах Книги и обозревать ее одним взглядом.
По низвержении его хотя и осталась при нем сия Книга, но лишился он способности читать ее столь удобным образом, и не иначе может уже знать все листы ее, как один после другого. Однако ж никогда не вступит он в полное обладание своих прав, пока не выучит всех их; ибо хотя каждый лист содержит в себе познание особливое и себе собственное, однако все они десять так связаны, что нельзя ни одного совершенно узнать, не познав всех их; и хотя я сказал, что человек не иначе может их читать, как один после другого, но ни один шаг его не будет верен, ежели всех он совсем не прочтет, а особливо четвертого, который служит точкою соединения всем прочим.
Истине сей люди мало внимали, а весьма было нужно им приметить ее и познать; ибо все рождаются с Книгою в руках; и ежели изучение и разумение сей Книги есть точная их должность, то легко рассудить, сколь важно, чтоб не сделать в рассуждении ее ошибок.
Но их нерадение в сем случае дошло до крайности: никто почти из них не усмотрел сего естественного союза десяти листов Книги, По коему они совершенно неразделимы. Иные остановились в половине сей Книги, другие на третьем листе, некоторые на первом, откуда и произошли безбожники, материалисты и деисты; иные ж хотя и усмотрели союз сей, но не поняли того важного различия, которым отделяются листы друг от друга, и увидя, что все они совокуплены, почли их равными и одинакого свойства.
Что же произошло из сего? То, что поставя себе предел на том месте Книги, Которого пройти не имели мужества, и утверждаяся на своем мнении, которое однако из сей же книги почерпнуто, возомнили, что имеют ее всю, а потому возмечав, что не могут уже ошибиться в своем учении, тщились всеми силами сие доказать. Но отсеченные сии истины, не получая никакого питания, скоро погибли в руках отщепивших их; и у сих несмысленных людей остался токмо призрак Науки, которой не могли они показать за твердое тело и за истинное существо, не прибегнув к обману.
Отсюда-то произошли все те заблуждения, которые в последствии сего сочинения рассмотрим, равно как и те, которые уже мы показали в рассуждении двух противположных Начал, в рассуждении естества и Законов Существ телесных, в рассуждении разных способностей человека, в рассуждении начальных положений и происхождения Религии его и богослужения.
Мы увидим после, на какую особенно часть Книги пали ошибки; но прежде дополним идею, какую должно иметь о сей несравненной Книге, и опишем разные Науки и разные свойства, которых познание заключается в каждом ее листе.
Первый лист предлагал о повсеместном Начале, или о Центре, из которого непрестанно истекают все Центры.
Второй о случайной Причине вселенной; о двойственном Законе телесном, который поддерживает ее; о двойственном Законе разумном, действующем во времени; о двойственном естестве человека, и вообще о всем, что составлено и создано из двух действий.
Третий об основании Тел, о всех содействиях и произведениях всех Родов. Здесь находится число невещественных Существ, которые не мыслят.
Четвертый о всем действующем; о Начале всех Языков как временных, так и тех, которые вне времени; о Религии и богослужении человека. Здесь находится число Существ невещественных, которые мыслят.
Пятый о Идолопоклонстве и гниении.
Шестой о Законах создания мира временного, и о естественном разделении Круга полупоперешником, или радиусом.
Седьмой о причине Ветров, Приливе и Отливе моря; о Лествице географической человека; о истинной его Науке и источнике произведений его разумных, или чувственных.
Восьмой о числе временном того, который есть единственное подкрепление, единственная сила и единственная надежда человека, то есть об оном Существе истинном и физическом, которое имеет два имени и четыре числа; поелику оно есть действительно купно и разумное, и поелику действие его простирается на четыре Мира. В сем же листе о Правосудии и о всех властях законодательных, где также содержатся и права Государей, и власть Полководцев и Судей.
Девятый о зачатии человека телесного во чреве жены, и о разделении треугольника всеобщего и частного.
Десятый наконец был путь и дополнение к девяти предыдущим. Сей без сомнения был существеннейший, без которого все прочие были бы неведомы; ибо когда расположить все десять в круге по числительному их порядку, то увидишь, что сей более всех имеет смежности с первым, от которого все истекает; и ежели желает кто судить о важности его, то надобно знать, что чрез него Создатель вещей есть непобедим; понеже он есть ограда, защищающая его со всех сторон, которую никакое Существо прейти не может.
И так, понеже в сем исчислении содержатся все знания, которых может человек желать, и Законы ему предписанные, то явственно, что никакой науки не постигнет, ниже может исполнить своих истинных должностей, не прибегнув к сему источнику, так равным образом может он быть уверен, что достигнет оного, когда забудет свою волю, и позволит действовать воле Причины действующей и разумной, которая одна должна за него действовать.
И так поздравим его, что он еще может в бедности своей обрести такого помощника; да наполнится седрце его надеждою, зря, что и ныне возможно ему безошибочно отрыть в сей драгоценной Книге естество и свойства Существ, причину вещей, истинные и непреложные Законы Религии своей и служения, которое непременно обязан он воздавать первому Существу, то есть, поелику человек есть купно разумен и чувствен; а как нет ничего такого, что бы не было которое-нибудь из обоих; следственно, должен он познать отношения свои ко всему, что существует.
Ибо, когда Книга содержит в себе не более десяти листов, но при всем том заключает в себе все: то нет ничего такого, чтоб не принадлежало по своей натуре к которому-нибудь из сих десяти листов. Почему всякое Существо показывает само свой чин и к которому листу принадлежит. И так каждое Существо подает нам средства познать все ,что до него относится. Но дабы направить себя на путь познания, надлежит уметь распознавать Законы истинные и простые, которые составляют естество Существ, от Законов выдуманных людьми на место сих, ежедневно поставляемых.
Погрешность в рассуждении Книги Человека
Обратим взор на ту часть Книги, которая, как я сказал, более прочих употребляема была во зло. Оная есть четвертый лист, который, как мы признали, более всех относится к человеку; поелику на нем написаны должности человека и справедливые Законы его Существа мыслящего, равно как и правила Религии его и богослужения.
В самой вещи если бы он следовал точно, постоянно и с чистым намерением всем пунктам, ясно там написанным, мог бы он получить помощь от самой руки, наказавшей его, вознестись над сею развращенною Страною, в которую изгнан в наказание, и обрести следы древней той власти, по силе которой определял он некогда широты и долготы для удержания всеобщего порядка.
Но как с сим четвертым листом сопряжены были столь сильные вспоможения, то, как мы сказали, и заблуждения его в сей части должны быть важнейшие; и в самом деле, если бы человек не пренебрег преимуществ сего листа, то все на Земли пребывало бы еще в блаженстве и мире.
Первое заблуждение человека было то, что переставил сей четвертый лист, и место его занял пятым, на котором написано о идолопоклонстве; понеже таким образом обезобразив Законы своей Религии, не мог получить от них тех плодов и той помощи, какие получил бы, если бы пребыл в истинном богослужении. Напротив сего, получа в награду только тьму, погрузился в нее, так что не возжелал и света.
Таков был поступок Начала, о котором сперва мы сказали, что оно учинилося злым по собственному изволению; таков поступок был и первого человека, таков же и многих его потомков, а особливо между Народами, Приемлющими свой Восток при Юге Земли.
Сие заблуждение, или сие беззаконие не прощается, а подвержено напротив неупустительному и строжайшему наказанию; но простолюдины безопасны от сих заблуждений; ибо шествующие токмо падают, а большая часть не шествует; однако ж как можно поступить вдаль, не шествуя?
Второе заблуждение состоит в грубом понятии о свойствах, принадлежащих сему четвертому листу, и в том, что почтены они удобными к истолкованию всего; ибо прикладывая их к вещам, с которыми не могут они сходствовать, не возможно ничего обрести.
Кому не известны также худые успехи тех, которые полагают четыре Стихии за основание Вещества, Не смеют отнять мысли у скотов, стараются сыскать сходство между счислением Солнечным и счислением Лунным, которые ищут на земли долготы и квадратуры круга; одним словом, которые ежедневно ищут подобных открытий и никогда не находят удовлетворительных себе успехов, как то мы в продолжении сего Сочинения будем показывать? Но как сие заблуждение не устремлено прямо противу всеобщего Начала, то последователи его наказуются токмо невежеством, и оно не требует очищения.
Есть еще третье, которое состоит в том, что человек при сем своем невежестве возомнил себя быть владетелем священных преимуществ, которые в самом деле четвертый сей лист мог бы ему сообщить; в таковой мысли рассеял между подобными себе составленные им самим неправедные понятия о Истине, и обратил на себя взоры Народов, которым надлежало бы возводить оные к первому токмо Существу, к Причине физической действующей и разумной, и к тем, которые трудами своими и своими и своими качествами снискали право представлять на Земли лице ея.
Сие заблуждение меньше первого пагубно, но гораздо вреднее второго; понеже оно подает людям ложную и детскую идею о Создателе вещей и о путях, ведущих к Нему; ибо наконец всякий из тех, которые имели столько неразумия и дерзости, что не устыдились так о себе объявлять, учредил особливую Систему, особливое Учение и особливую Религию. Но сии учреждения, и сами по себе и по недостаточному своему постановлению нетвердые, не могли не быть еще более повреждаемы, так что, будучи темны и мрачны с самого зачатия своего, в продолжении времени совершенно открыли свое безобразие.
Происхождение разности религий
Присовокупим страшные злоупотребления познаний, заключающихся в четвертом листе Книги, коей блюстителями родимся; присовокупим происшедший от того беспорядок к тому, что мы заметили о невежестве, страх и немощи людей, и отложим символы: то и будем иметь изъяснение и происхождение сего множества Религий и богослужений, употребляемых между Народами.
Смотря на сию безобразную их разноту и взаимное противоречие, обличающее несправедливость их, не можем не ощущать к ним презрения; но когда вспомним, что сии разности и сии нелепости падали всегда токмо на чувственное; когда вспомним также, что Человек, по дару мысли своей будучи образ и подобие первого Существа мыслящего, все свои Законы приносить с собою; тогда признаем, что и Религия его равномерно с ним же рождается; что не токмо она в нем не есть следствие примера, упрямства, невежества и страха, который мог быть в нем произведен превращениями Натуры, но что напротив сии-то все причины так часто ее обезображивали и доводили человека к тому, что он стал недоверять своему единственному средству противу зол своих. Тем паче признаемся, что он един страдает от своих перемен и слабостей; что источник его бытия и путь, коим ему позволено достигнуть к оному, тем не менее пребудут чисты, и что может он твердо уповать обрести точку соединения, которая бы была общая со всеми подобными ему, когда только обратит очи к сему источнику и к единственному свету, могущему его туда препроводить.
Сии-то надлежит нам иметь понятия о истинной Религии человека и о всех тех, которые на земли неправедно насилии сие имя. Теперь исследуем причину заблуждений, учиненных примечателями в Политике; ибо рассмотрев человека самого в себе и относительно к его Началу, весьма нужно кажется рассмотреть его в отношениях к подобным ему.
<<<НАЗАД | ОГЛАВЛЕHИЕ «О ЗАБЛУЖДЕНИЯХ И ИСТИНЕ» ЛУИ КЛОДА ДЕ СЕН-МАРТЕНА | ДАЛЕЕ>>>
© Луи Клод де Сен-Мартен
Перепечатка, редактура и оформление © Teurgia.Org, 2011, 2012, 2013 гг.
